От поста товарища министра Пирогов отка­зался потому, что не считал возможным уча­ствовать в рядах правительства, подчинявше­гося влияниям крепостнических придворных кругов. Он не считал возможным «исказить свой образ действий для того только, чтобы утешать себя обманчивою тишиною. пассивным безмолвием и кажущимся порядком».

В следующем письме Николай Иванович сообщает: «Представлялся государю и вели­кому князю. Государь позвал ещё и Зиновьева и толковал с нами целых 3/4 часа; я ему лил чистую воду. Зиновьев начал благодарением за сделанный им выговор студентам во время его проезда через Харьков,— не стыдясь при мне сказать, что это подействовало благо­творно. Жаль, что аудиенция не длилась ещё 1/4 часа; я бы тогда успел высказать всё, — помогло ли бы, нет ли,— по крайней мере с плеч долой».

Незачем было отказываться. Всё равно царь не согласился бы назначить Пирогова товари­щем министра. Князь Васильчиков продолжал жаловаться на попечителя. Он писал царю, что по вине Пирогова киевская молодёжь совсем распущена: ученики гимназии не застёгивают мундиры на все пуговицы, учителя отпускают усы, студенты разговаривают с попечителем запросто.

Перечисляя «вредные» мероприятия попечи­теля, генерал-губернатор сообщал в Петер­бург, что Пирогов предлагает устроить учи­тельские семинарии для подготовки исключи­тельно из крестьян преподавателей сельских школ. Попечитель утверждает, что лучшим учителем крестьян может быть крестьянин, знакомый с потребностями сельчан, с их бытом и нуждами. В это дело вмешалась выс­шая церковная власть. Синод заявил, что обучение крестьян должно оставаться в руках духовенства. Только духовное лицо может при обучении «простого человека указать ему способы употребления столь опасного оружия».

Царь разделял возмущение' синода просве­тительными планами Пирогова. Он высказывал это даже за обедом своим приближённым. Один из них, Павел Муханов, сообщил в письме к брату: «Государь вовсе не одобряет проект Пирогова о всяческом облегчении до­ступа в университет, так чтобы все желаю­щие в него вступить, даже и крестьяне, не подвергались экзамену. Государь сказал, что тогда будет столько же университетов, сколько и кабаков». Для царя кабаки были важнее университетов.

Васильчиков требовал от царя, чтобы из Киева убрали Пирогова, иначе генерал-губерна­тор угрожал своей отставкой. Он писал о кра­мольности педагогических взглядов попечителя, о его попустительстве революционной про­паганде во всех учебных заведениях округа.

Друзья писали Николаю Ивановичу из Петербурга, что дело его совершенно про­играно при дворе. Ему советовали подать царю заявление о желании уйти с поста попечителя. Обещали устроить почётное положение с боль­шим окладом. Николай Иванович и сам видел, что оставить должность попечителя надо, но посылать царю заявление не хотел. «Наконец, осуществилось то, что я предчувствовал в течение пяти лет,— писал он своим придвор­ным друзьям.— Министр дал мне знать, что сильная интрига очернила меня и что он не уверен в том, что ему удастся защитить меня и мой образ действий . Мне советуют принять другое назначение и немедленно редактировать в этом смысле моё прощение об отставке, чего я, конечно, не сделаю. Зачем я стану упорствовать в моих попытках быть полезным отечеству моею службой? Разве они не убе­дили меня в том, что во мне нехватает чего-то, чем необходимо обладать, чтобы быть прият­ным и казаться полезным. Я могу сказать, положа руку на сердце, что, вступив на скольз­кий путь попечителя округа, я старался всеми силами и со всею, свойственной моей душе энергией, оправдать пред своим отече­ством высокое доверие, мне оказанное . Я не довершил ни одного проступка, которого не мог бы оправдать пред судом своей совести. Больше этого я не мог сделать».

Это было извинение перед своими придвор­ными либеральными друзьями, которые так много заботились о нем.

Придворные друзья всё-таки пытались от­стоять Пирогова. Это можно видеть из дру­гого его письма: «Я не делаю и не сделаю первого шага, потому что я считаю такой об­раз действий слабостью. Я потому буду спокойно ждать, пока со мною простятся или меня заставят проститься. Я покоряюсь судьбе и тем утешен, что имею между моими друзь­ями очень мало глупцов, а между врагами — много слабоумных».