Заботясь об удобстве раненых воинов, об уменьшении страданий защитников родины, Николай Иванович изобретал разные приспо­собления для их перевозки. Приведя описание усовершенствованной по его проекту повозки, лёгкой, портативной и целесообразной в усло­виях того времени, Пирогов отмечает, что это облегчало также труд санитаров. «Я и сам возил без труда»,— пишет он.

Отмечу одно отступление Николая Ивано­вича в первой главе его книги от вопросов, не относящихся непосредственно к военно-поле­вой хирургии. Указывая, что «для всякого хорошо устроенного госпиталя» в интересах гигиенических, противоэпидемических необхо­димо запасное летнее помещение, великий учё­ный и патриот подчёркивает: «Мы в этом от­ношении опередили Западную Европу. Только теперь мы начинаем находить себе подража­телей».

Много места уделяется во второй главе «травматическим сотрясениям». Здесь Пирогов дал классическое описание шока, где худо­жественность изложения соперничает, по сло­вам историка хирургии, с научной точностью. Это описание до сих пор цитируется во всех руководствах и почти в каждой статье о шоке. «Его клинические описания настолько полны,— удостоверяет авторитетнейший в этом вопросе Н. Н. Бурденко,— настолько ярки и точны, что каждый хирург, хотя бы и наблюдавший сотни случаев шока, затруднится что-либо прибавить к описанной Пироговым клинической картине».

Приведу небольшой отрывок из этого худо­жественного описания специально-медицин­ского случая.

«В осадных войнах, где повреждения боль­шими огнестрельными снарядами встречаются беспрестанно, можно наблюдать общее окоче­нение во всех возможных видах и степенях,— пишет Николай Иванович в «Военно-полевой хирургии».— С оторванною рукою или ногою лежит такой окоченелый на перевязочном пункте неподвижно, он не кричит, не вопит, не жалуется, не принимает ни в чём участия и ничего не требует; тело холодное, лицо бледно, как у трупа; взгляд неподвижен и обращен вдаль; пульс — как нитка, едва заметен под пальцем и с частыми перемежками. На вопросы окоченелый или вовсе не отвечает или только про себя, чуть слышным шопотом; дыхание также едва приметно. Рана и кожа почти вовсе нечувствительны, но если большой нерв, висящий из раны, будет чем-нибудь раз­дражён, то больной одним лёгким сокраще­нием личных мускулов обнаруживает признак чувства.

Иногда это состояние проходит через несколько часов от употребления возбуждаю­щих средств; иногда же оно продолжается без перемены до самой смерти. Окоченение нельзя объяснить большою потерею крови и слабостью от анемии; нередко окоченелый раненый не. имел вовсе кровотечений, да и те раненые, которые приносятся на перевязочный пункт с сильным кровотечением, вовсе не таковы; они лежат или в глубоком обмороке или в судорогах.

При окоченении нет ни судорог, ни обмо­рока. Его нельзя считать и за сотрясение мозга. Окоченелый не потерял совершенно сознания;. он не то что вовсе не сознает страдания, он как будто бы весь в него погрузился, как будто затих и окоченел в нём. Подобное же состояние, но в меньшей степени, наблюдается иногда и после ранения малыми огнестрель­ными снарядами, как, например, после ран пулями в плечевой и бедренно-тазовый су­ставы».

Дальше Пирогов указывает, что реакция, подобная описанной только что, наблюдается и при «повреждениях мимолетным ядром», «Раненые рассказывают,— пишет Пирогов,— иногда с большою точностью, что поврежде­ние нанесено им ядром или бомбою, пролетев­шею мимо и не задевшею их нисколько. Теперь считается это всеми за сказки и за игру фантазии раненого. Не говоря уже о про­тиворечии, в котором находятся такие рас­сказы с известными нам физическими зако­нами, можно, в большей части случаев, дока­зать на деле, что эти воздушные повреждения не что иное, как те же ушибы ядром, ослабев­шим на лету или дотронувшимся до поверх­ности тела под весьма тупым углом. Но я видел во время осады Севастополя случай, который трудно объяснить научным образом». Николай Иванович рассказывает о смерти раненого, принесённого на перевязочный пункт в безнадёжном состоянии. Товарищи его сооб­щили, что бомба упала довольно далеко от пострадавшего. «Здесь нельзя никак пола­гать,— пишет Пирогов,— чтобы огромная бомба могла дотронуться до тела, не причинив ни малейшего повреждения. Что было здесь причиною смерти, я не знаю; но трудно пред­положить, чтобы она не имела никакого отно­шения к мимолетному выстрелу».